Разные Гексли

[Чаппа]

блогерша, 60+ лет
по выходу на пенсию
открыла канал про похудение "Запасные крылья",
постепенно начала вести беседы обо всем на свете
но канал популярность не потерял, что нонсенс:
обычно после смены темы, канал резко проседает
после отключения российского Ютуб от монетизации,
вынуждена была пойти на работу, и времени на Ютуб не оставалась
пропала на год
за этот год +35 тыс. подписчиков, старожилы бушуют в комментах -
куда пропала Ирина.
Девушку типирую в Гексли, такие люди не стареют, судите сами.

phpBB [video]

мне жаль человека, вынуждена пахать в Пятерочке в 64 года...
снова надеется начать карьеру на Ютубе, так как устала, и это при том,
что все обещают, что к осени его полностью заблокируют...

[Сключики]

Прикольная)

[Speranza]

Великолепный экземпляр Гексли из моей исторической художественной коллекции.




М. ГОРЬКИЙ О СУЛЕРЖИЦКОМ

<Л. А. Сулержицкий>


Растут города, и постепенно утолщается слой "чернорабочих культуры" -- вольнонаемных, ремесленных и других людей, всячески "служащих" благоустройству, уюту и украшению буржуазной жизни. Это -- довольно мощный экономически, пестрый, совершенно неорганизованный слой, бессильный создать какую-либо свою идеологию, это -- сотни тысяч людей, чья энергия поглощается социальными условиями современности наименее продуктивно.
Но все чаще на этой почве рождаются какие-то удивительно талантливые люди, свидетельствуя о ее силе и духовном здоровье.
Вот, например, недавно умер режиссер Московского Художественного театра Леопольд Антонович Сулержицкий, человек исключительно одаренный, человек, родившийся "праздновать бытие". О нем необходимо рассказать, ибо его жизнь -- яркое горение силы недюжинной, его история способна утвердить веру в творческую мощь городской демократии, мощь, которой так трудно развиваться и которая, развиваясь, обогащает среду, социально чуждую.


Леопольд Сулержицкий, или Сулер, как прозвал его Л. Н. Толстой, -- сын киевского переплетчика; он родился в подвале, воспитывался на улице.
-- Улица -- это лучшая академия из всех существующих, -- рассказывал он с веселым юмором, одним из его ценных качеств, которые помогали ему легко преодолевать "огни, воды и медные трубы". -- Много дает улица, если умеешь брать. Бесстрашию пред жизнью меня учили воробьи...
Он заразительно смеялся, коренастый, сильный, с прекрасными живыми глазами на овальном лице в рамке темной окладистой бородки.
-- Хорошо орлу ширять в пустоте небес -- там никого нет, кроме орлов. Нет, а ты поживи, попрыгай воробьем по мостовой улицы, где вокруг тебя двигаются чудовища, -- лошадь, которая в десять тысяч раз больше тебя, человек, одна ступня которого может раздавить пяток подобных тебе. И гром, и шум, и собаки, и кошки -- вся жизнь огромна, подавляет. Я всегда с удивлением смотрел на этих крошечных храбрецов, -- как они весело живут в страшном хаосе жизни! И я уверен, что именно от них воспринято мною упрямство в борьбе за себя, за то, что я любил...
Сам Сулер менее всего походил на воробья, он напоминал какую-то другую, свободолюбивую птицу хорошего лета, -- такой подвижный, независимый, окрыленный страстью к жизни.
-- Конечно, меня били, переплетчик я был скверный. Но кого из нашего брата не бьют? Это ничему не мешает, ничему и не учит. Спасибо, что, не изувечив, внушили отвращение к насилию.
Двенадцати лет Сулер начал рисовать, ему особенно удавались птицы, впоследствии он рисовал их, как японец. Окончив с трудом городское Училище, он поступил в Московскую школу живописи и ваяния или в Училище графа Строганова -- не помню. Жил, конечно, впроголодь, писал вывески, давал репортерские заметки в "Московский листок" Пастухова; на Пасхе, на святках и масленой пел в хорах балаганов Девичьего поля. А через шесть лет он работает с В. Васнецовым и Врубелем по росписи собора в Киеве. Кажется, в это время он встретил известного "толстовца" Евгения Попова, одного из наиболее искренних великомучеников идеи "непротивления злу", -- с него писал Касаткин свою картину "Осужденный". Анархизм Толстого сразу увлекает Сулера, -- кстати, мне кажется, что анархизм наиболee легко приемлется именно демократами вышеназванного слоя, "чернорабочими культуры", которым пока еще чужда стройная идеология рабочего класса; анархизм наиболее отвечает неопределенности экономической позиции этих групп, слишком разобщенных для того, чтобы выработать более устойчивое и действенное отношение к социальной драме современности.
Но Сулер был прежде всего человеком дела, он тотчас же бросает работу живописца, едет в одну из деревень Каневского уезда и там, занимаясь огородничеством, открыто пропагандирует среди крестьян учение Толстого, сотнями распространяя его запрещенные сочинения. Когда каневский исправник ловит его, Сулер скрывается в соседний уезд, а когда каневские власти, успокоенные исчезновением крамольника, забудут о нем, он снова возвращается к своим овощам и циклостилю. У него была лодка, и он возил овощи по Днепру в Киев, где на вырученные деньги запасался бумагой для фабрикации гектографированных брошюр, которые он печатал отлично.
Призванный к исполнению воинской повинности, Сулер отказался взять ружье, за это его треплют по тюрьмам, объявляют душевнобольным, полгода он сидит в Крутицких казармах и там -- "от скуки, от безделья", как он говорит, -- обучает своих стражей грамоте. Наконец его ссылают в Кушку, на границу Афганистана.
-- Мне с тобой делать нечего, а расстрелять тебя жалко, -- сказал Сулеру комендант Кушки и отправил его в Серакс, военный пост, заброшенный в долине Кошана, среди редких аулов тюркмен-сарыков и эрсаринцев. По дороге туда Сулер "влез в историю".
-- Ехали верхом по едва заметной дороге в песчаных холмах, я и конвойный солдат, с берданкой за спиною. Въезжаем в маленький аул, -- толпа тюркмен, все больше подростки, привязав к дереву за лапы какого-то тигроподобного красавца зверя, так что он казался распятым, пускают в него, с криками и смехом, стрелы, бьют комьями сухой глины. В животе и груди зверя уже торчит несколько стрел, по его морде течет-пенится кровь, он бьется в судорогах, воет и рычит. Его прекрасные глаза изумительно сверкали, и так жалобно вздрагивали золотые брови. Я ударил лошадь и поскакал в толпу, но тюркмены живо ссадили меня, и, если бы не помог конвойный, на этом месте я и кончил бы жизнь. Но -- нас только поколотили немного, мы ускакали. Потом конвойный говорит мне: "Видишь, какой ты отчаянный, а в солдатах служить не хочешь, -- как же это?" Я ему объяснил, как это выходит у меня, и мы стали друзьями.
Комендант Серакса оказался добродушным человеком, хотя он тоже заявил Сулеру, что таких неуемных людей следует вешать.
-- Но, на твое счастье, здесь русский человек дорог; кстати, моим детям нужен учитель.
Сулера зачислили в нестроевую команду, он учил грамоте детей коменданта, работал в хлебопекарне и швальне, резал из корня саксаула игрушки детям и трубки для солдат и скоро стал всеобщим баловнем населения Серакса. Он всюду становился любимцем людей -- это являлось его естественной позицией.
Неистощимо веселый и остроумный, физически выносливый и ловкий, не гнушавшийся никаким трудом, он вносил жгучее и быстро заражавшее людей ощущение радости бытия. Он, как рыба икрою, был наполнен зародышами разнообразных талантов, -- это дар среды, которая родила его. В совершенстве обладая способностью наблюдения, он прекрасно рассказывает жанровые сценки, умело и умеренно пользуясь юмором и фантазией, он ловко рисовал смешные карикатуры, чудесно пел украинские песни, постоянно выдумывал забавные шутки, игры.
И, заброшенный в знойные пески Азии, в крошечную кучку русских мужиков, одетых солдатами, отодвинутых на десяток тысяч верст от родины, Сулер, естественно, явился для этих людей источником радости, огнем, весело освещавшим бедную волнениями жизнь темных душ. Много лет спустя он показывал письмо от солдат Серакса, мне особенно памятны несколько веских слов этого письма -- они метко характеризуют роль Сулера в Сераксе и, я думаю, вообще в жизни:
"Был ты когда с нами, и было все родное, а без тебя опять чужая сторона, брат".
Но все-таки непоседе стало скучно, и однажды Сулер сделал попытку бежать из Серакса, захватив с собою -- вовсе некстати -- женщину, жену одного из чиновников поста. Покинутый муж догнал беглецов ночью в степи и сначала пытался зарезать обоих.
-- Но, -- рассказывал Сулер, -- я уговаривал его не делать ерунды. Парень он был славный, я его очень любил, он меня -- тоже, а жена его замешалась тут вовсе зря, -- скучно было ей, ребятишек нет, она и предложила мне: "Увезите меня!" -- "Отчего же, говорю, не увезти? Пожалуйста". И увез. Но когда муж ее догнал нас, я понял, что это свинство с моей стороны -- бросить человека в азиатской пустыне одного! Я сам стал убеждать даму возвратиться к пенатам. Она -- устала, изморилась, оба мы были голодны, и дело кончилось тем, что мы все трое возвратились в Серакс, откуда меня вскоре снова перевели на Кушку.
Не помню, в силу каких событий Сулеру позволили возвратиться в Россию, но он возвратился и некоторое время жил в Крыму у известной последовательницы Л. Н. Толстого М. Шульц, работая как дворник, огородник, водовоз и распространяя среди штунды Крыма запрещенные брошюры яснополянского анархиста.
Кажется, после этого он плавал матросом на торговом судне.
В конце 90-х годов Сулер живет под Москвою, на Лосином острове, в чьей-то пустой даче; там он снова занимается размножением толстовской литературы на гектографе и циклостиле, -- в это время он уже лично знаком с Л. Н. Толстым.
Урядник, заинтересованный отшельником, который выдавал себя за живописца, иногда посещает его. Сулер угощает урядника чаем, играет с ним в шашки, поет ему романсы, аккомпанируя себе на гитаре, а в соседней комнате на всех стульях и столах сушатся свежеотпечатанные листы крамольной литературы.
Я думаю, что если бы урядник и открыл, чем занимается этот веселый человек, он не донес бы на него -- такова была сила личного обаяния Сулера...

Вскоре Лев Николаевич предложил Сулеру организовать переселение кавказских духоборов в Канаду, -- эта эпопея интересно описана Сулером в его книге "С духоборами в Канаду", изданной толстовской фирмой "Посредник". Книга написана несколько хаотично, и в ней опущено множество интересных моментов, изображавших личные приключения Сулера. Читая рукопись этой книги, я очень настаивал на том, чтобы Сулер дополнил ее, но он не захотел сделать этого.
-- При чем тут я? -- спорил он. -- Речь идет о духоборах, а я -- постороннее лицо в этом неестественном сцеплении религии с политикой...
Мы решили, что, напечатав эту книгу, Сулер начнет работать над другой, которую предположено было озаглавить "Записки непоседливого человека", и Сулер, живя у меня в Арзамасе, горячо принялся было за работу, но его живой характер убил эту затею в начале ее. У него не было любви к настойчивому, регулярному труду, как это часто замечается у людей, обильно насыщенных талантами, но несомненно, что Сулер имел способность к литературе, о чем свидетельствуют его очерки, напечатанные в одном из сборников "Знания".
В 904-м году Сулер служит санитаром в Маньчжурии, в 5-м и 6-м он, конечно, принимает пламенное участие в общественной трагедии; он работает во всех партиях, смелый, вездесущий, не причисляя себя ни к одной из них; он и толстовцем был очень сомнительным, -- Лев Николаевич однажды сказал о нем:
-- Ну, какой он толстовец? Он просто -- "Три мушкетера", не один из трех, а все трое!
Это сказано совершенно верно и как нельзя более точно очерчивает яркую индивидуальность Сулера, с его любовью к делу, к работе, с наклонностью к донкихотским приключениям и романтической страстью ко всему, что красиво.
Кажется, с 6-го года Сулержицкий начал работать в Московском Художественном театре, а года через два он уже ставит в Париже, в театре Режан, "Синюю птицу". Его работа в "Студии" Художественного театра известна по "Сверчку" Диккенса и другим его постановкам, ее оценили как работу недюжинного художника.

Когда я встретил Сулержицкого, я испытал незабвенное чувство радости, я понял, что мне не хватало встречи с человеком именно таким, каков этот, именно его я должен был встретить, чтобы глубже понять красоту свободной личности и плодотворную мощь той почвы, которая создала эту личность.
Мы подружились с ним быстро, как дружатся дети. Он всегда являлся неожиданно, точно солнце зимою, и всегда откуда-то издалека -- с Кавказа, из Вологды, из Бутырской тюрьмы, полный новых впечатлений, смешных рассказов и новой радости. В коротенькой драповой куртке, одной и той же зимою и летом, в синей фуфайке английского матроса и американском кепи, шумный, сверкающий, он во всяком обществе сразу становился ярко заметным и привлекал к себе общее внимание.
Правдивый, порою даже резко выражавший свои мнения, он был удивительно культурен, ибо обладал терпимостью к чужому мнению, умел уважать чужие мысли, даже когда они были враждебны ему. Но эта терпимость никогда не мешала ему крепко стоять на своем.
-- В мире все обосновано, -- говорил он, -- ни одна мысль не является капризом, у каждой есть корни в прошлом. Это очень печально и вредно для нас, но мы живем с покойниками и во многом по их воле. С мертвой мыслью необходимо бороться, но живого человека нужно уважать. Отсюда не следует, что с ним бесполезно спорить, нет -- спорить нужно!
-- "Я в мир пришел, чтобы не соглашаться"?
-- Вот именно! Каждый из нас -- создание прошлого, и все, кто понял это, должны преодолевать прошлое в интересах настоящего и будущего.
Однажды он поспорил с Л. Н. Толстым о духоборах, доказывая ему, что анархизм духоборчества не устоит против соблазнов американской жизни. Лев Николаевич горячо возражал ему, приводя примеры религиозных брожений в самой Америке, опираясь на мормонов, на секту Мери Беккер Эдди и другие.
-- А все-таки вы не уверены в том, что защищаете, -- вдруг сказал Сулер, улыбаясь.
Лев Николаевич взглянул на него острым взглядом и, засмеявшись, погрозил пальцем, но не сказал ни слова.
Он любил Леопольда, как сына, и любовался им, точно женщиной.
-- Ведь вот, -- говорил он, наблюдая за Сулером всевидящими глазками, -- у другого это вышло бы грубо или смешно, а у него -- хорошо! У него все по-своему, все -- правда, во всем закон души. Ах, какой редкий, какой удивительный...
Глядя, как Сулер, Александра Львовна и другие играют в городки по въезде в парк Гаспры, Толстой сказал, улыбаясь своей прекрасной и всегда какой-то тонко отточенной улыбкой:
-- "Будьте как дети", я понимал это головой, но никогда не чувствовал -- как может быть ребенком взрослый, много испытавший человек? А вот смотрю на Сулера и -- чувствую: может! Сколько радости вносит он во все, сколько в нем детского! А ведь он -- страдал. Как это редко -- человек, который забыл о своих страданиях, не хвалится ими, не сует их в глаза ближнего...
В Арзамасе человек иных воззрений и чувствований, культурный подвижник города, отец Феодор Владимирский, впоследствии один из депутатов Второй думы, говорил о Сулере теми же словами Толстого:
-- Поистине, человек этот -- чистое дитя божие!
Так же любовно и ласково, как Л. Толстой, относился к Сулеру А. П. Чехов.
-- Вот, батенька, талант, -- говорил он, мягко хмурясь. -- Сделайте его архиереем, водопроводчиком, издателем, -- он всюду внесет что-то особенное, свое. И в самом запутанном положении останется честным.
Уморительно беседовали они, Сулер и Чехов, сочиняя события, одно другого невероятнее, например, рассказывая друг другу впечатления таракана, который случайно попал из нищей мужицкой избы в квартиру действительного статского советника, где и скончался от голода. Оба они в совершенстве обладали искусством сопоставлять реальное с фантастическим, и эти сопоставления, всегда неожиданные, поражали своим юмором и знанием жизни. Сулер чувствовал себя равным всякому человеку, рядом с которым ставила его судьба, ему было незнакомо то, что испытывает негр среди белых и что нередко заставляет очень даровитых людей совершенно терять себя в среде, чуждой им.
Со Львом Николаевичем Сулер становился философом и смело возражал гениальному "учителю жизни", хотя Толстой и не любил возражений; с А. П. Чеховым Сулер был литератором, с Ф. Шаляпиным он великолепно пел трогательную украинскую песню "Ой, там, за Дунаем". С последним у него было особенно много общих свойств, что и понятно в людях, воспитанных одной и той же средой. И, как это ни странно, однако Сулер, при наличии резко выраженной любви к деянию, был, в сущности своей, человек аполитический.
Обладая тенором, очень высоким и гибким, Сулер любил петь и часто выступал в концертах для рабочих; крайний индивидуалист, он восторженно любил толпу, чувствовал себя в ней как рыба в воде и никогда не упускал возможности тесного общения с нею.
Как все люди, прошедшие тяжелую школу жизни, люди, тонко чувствующие, он был сплетен из множества противоречий, которые объединялись трогательной верой в победу добрых начал, тем настроением социального идеализма, которое так характерно для многих -- почти для всех -- наших "самородков".
Вспоминаю такой случай: в 901-м году, когда Л. Н. Толстой хворал, живя в Гаспре, имении графини С. В. Паниной, наступил жуткий день: болезнь приняла опасный оборот, близкие Л. Н. были страшно взволнованы, а тут еще распространился слух, что в Ялту из Симферополя явился прокурор для описи и ареста бумаг великого писателя. Слух этот как будто подтверждался тем, что в парк Гаспры явились некие внимательные люди, которым очень хотелось, чтобы их приняли за беззаботных туристов. Они живо интересовались всем, кроме состояния здоровья Толстого. Ко мне, в Олеиз, прискакала верхом Александра Львовна, предлагая мне и Сулеру, жившему у меня, спрятать какие-то документы. Я тотчас бросился наверх, в Гаспру, а Сулер -- к рабочим соседнего с Гаспрой имения, нашим добрым знакомым. В результате его свидания с рабочими все беззаботные фланеры исчезли из Гаспры, как зайцы от борзых. Затем Сулер набил свои шаровары и пазуху массой бумаг и верхом на хорошем коне ускакал с ними. Все это было сделано им быстро, как в сказке.
И вообще это был сказочный человек, -- воспоминание о нем будит в душе радость и окрашивает жизнь в яркие краски.
Да, он не развил до конца ни одного из своих талантов, он сеял цветы своей души наскоро и повсюду, быть может, чаще на камни, чем на плодотворную почву, но "лучеиспускание в пустоту" является участью многих талантливых людей, и это не их вина. Легко растворить себя в жизни, но трудно добиться желанного успеха в такой разреженной социальной среде, какова среда нашей демократии, духовно не организованная и все еще не привыкшая любить своих людей и любоваться ими. Возможно, что, прочитав эти воспоминания, некоторые скажут о жизни Леопольда Сулержицкого: "Бесполезно растраченная жизнь".
Нет, бурное житие таких людей более чем полезно, и в нем скрыт глубокий, важный социально-воспитательный смысл -- существование таких людей показывает, как мощна и плодотворна почва, которая создает их. Они расходуют свои силы недостаточно продуктивно, не дают всего, что могут дать, в формах более ценных и завершенных, но это потому, что они родятся и воспитываются в среде, социально не сплоченной, идеологически не организованной и не изжившей индивидуализма, который, разъедая и разобщая ее, наиболее глубоко воспринимается ее даровитыми людьми.
Но история научит людей жить более сплоченно, и, когда демократия отвоюет себе все то, что ей органически необходимо, она создаст в своей среде людей еще более богато и разнообразно одаренных, чем все те крупные люди, которых она уже создала до сего дня.
Мрачный день мы переживаем, и единственное, что может помочь нам мужественно пережить отвратительный хаос событий, оскорбляющих душу, это твердая уверенность в творческие силы демократии.
В дурную погоду не только приятно, но и полезно вспомнить о солнечных днях. И не мешает помнить умные слова Сулера:
"Хорошо орлу ширять в пустоте небес -- там никого нет, кроме орлов..."
Нет, вы поживите "в пустыне -- увы! -- не безлюдной", -- в страшной сумятице будней, насыщенных драмами, которые стали так обычны, что, к несчастью нашему, уже не волнуют, не возмущают нас.
Поживите действенно в буре ежедневности не теряя мужества, развивая способность сопротивления всему, что враждебно честной душе...


Из очерка "А. П. Чехов"


...
Смеясь так мило и душевно, он рассказывал мне:
-- Знаете, почему Толстой относится к вам так неровно? Он ревнует, он думает, что Сулержицкий любит вас больше, чем его. Да, да. Вчера он говорил мне: "Не могу отнестись к Горькому искренно, сам не знаю почему, а не могу. Мне даже неприятно, что Сулер живет у него. Сулеру это вредно. Горький -- злой человек. Он похож на семинариста, которого насильно постригли в монахи и этим обозлили его на все. У него душа соглядатая, он пришел откуда-то в чужую ему, Ханаанскую землю, ко всему присматривается, все замечает и обо всем доносит какому-то своему богу. А бог у него -- урод, вроде лешего или водяного деревенских баб".
Рассказывая, Чехов досмеялся до слез и, отирая слезы, продолжал:
-- Я говорю: "Горький добрый". А он: "Нет, нет, я знаю. У него утиный нос, такие носы бывают только у несчастных и злых. И женщины не любят его, а у женщин, как у собак, есть чутье к хорошему человеку. Вот Сулер -- он обладает действительно драгоценной способностью бескорыстной любви к людям. В этом он -- гениален. Уметь любить -- значит все уметь..."
Отдохнув, Чехов повторил:
-- Да, старик ревнует... Какой удивительный...
О Толстом он говорил всегда с какой-то особенной, едва уловимой, нежной и смущенной улыбочкой в глазах, говорил, понижая голос, как о чем-то призрачном, таинственном, что требует слов осторожных, мягких.
Неоднократно жаловался, что около Толстого нет Эккермана, человека, который бы тщательно записывал острые, неожиданные и, часто, противоречивые мысли старого мудреца.
-- Вот бы вы занялись этим, -- убеждал он Сулержицкого, -- Толстой так любит вас, так много и хорошо говорит с вами.
О Сулере Чехов сказал мне:
-- Это -- мудрый ребенок...
Очень хорошо сказал.

[Speranza]

На этой странице можно почитать произведения самого Сулержицкого и воспоминания о нём известных людей:

http://az.lib.ru/s/sulerzhickij_l_a/

[Speranza]

111. Л. А. Сулержицкий — К. С. Станиславскому и М. П. Лилиной363
25 апреля 1916 г.

Евпатория

Дорогие Константин Сергеевич и Мария Петровна!

Лето очаровательное! Пахнет в степи медом. Солнце. Ольга Ивановна оказалась огородницей. Громадное количество земли засадила всякой всячиной. Но что страшно смешно — это Алешка. Ольга Ивановна копает, а Алешка сейчас же вслед за лопатой бросает картофель. Да так деловито. Таким ловким жестом, размашистым. Как будто он всю жизнь сажал. И вдвоем они массу картошки насажали. И он не шутя работает. Куда Мите! Вчера досажался до того, что спать захотел. Повел я его под копну соломы поспать. Но у него в руках была кукуруза старая, и он начал ее лущить и так увлекся, что весь початок в семена превратил. Сидел, сопел, кончил, собрал и понес матери.

Вижу, что они не пропадут. Им теперь только домик, какую-нибудь будку сделать — и их судьба обеспечена.

Сами деревья посадили. Я ведь теперь только зритель. И если бы вы знали, как это горько. Всю жизнь ждать работы на своей земле и так и помереть, глядя голодающими глазами на землю.

Но все-таки я дождался, что мои дети работают, и это теперь самая моя большая радость. Если бы я был художник, музыкант, я бы без перерыва рисовал бы, писал бы оратории: «В поте лица своего неси хлеб свой».

Выше этого, поэтичнее, грандиознее и прекраснее нет ничего в мире.

И никто меня не убедит в противном, и я так счастлив, что понимаю это и вижу. Об одном мучаюсь, что не могу заразить всех, — я бы хотел весь без остатка раствориться в этой мысли, в этом чувстве. Это есть величайшая поэма. Уже одно то, что при этом целый день находишься под этим синим куполом, что над горячей вспаханной землей дрожит и струится теплый воздух, полный всевозможных ароматов, тончайших, чистых; что творишь жизнь. Безграничная земля, дающая всем место. Я готов, как мужик, выстрогать деревянный крест со Спасителем и поднять его над золотящейся нивой, бегущей далеко за горизонт. Что может быть величественнее и полнее? Ах, Кира! Это в Вашем таланте364. Возьмите громадное полотно и спойте на весь мир Христа, и не как-нибудь, а со всей силой, на которую Вы способны. Вы чистая девушка, Вы можете быть сильным человеком, — кому же, как не Вам, это сделать.

Ну, хорошо, что медные тазы пишете — это нужно и увлекательно, и должно быть в свое время, и может быть, — но не залезайте в эти тазы окончательно. Питайтесь пищей богов. Я не юродствую, я совершенно серьезно, — проходит жизнь. И столько всякой моли и гнили расплодилось, — надо чистить, возвышать человека, блюсти 509 его. И кто может — должен. Надо в искусстве рыцарей, нужен романтизм, возвышенность и смирение. Мир погибает, задыхается в собственном смраде. Свою жизнь надо спеть во славу божию и так и унестись в недосягаемую высоту.

Брать из жизни только лучшее. Довольно комедий, разыгрываний тех или иных жизней. Как это пошло и недостойно! И не хочется никаких слов говорить — все известно, все есть — только отражать в себе лучшее, углубляться в него.

Мария Петровна, Вы меня понимаете с моей темой.

Мне почему-то кажется, что все можно сказать такой картиной. Больше об этом не хочу писать. Если хоть как-нибудь мне удалось это сказать, то удалось, а нет, то никакие слова не помогут.

Если бы я был, как Кира, я бы посвятил свою жизнь этому. Надо это так сказать, чтобы всякий задрожал от грядущей радости перед такой картиной.

Читать Евангелие, святых отцов, мудрецов и просто так работать, работать просто руками, очищать душу, поститься и все думать, думать, наполняться и потом запеть. Какое счастье!

Всем надо напрячься, искупить эту войну. Это мы только привыкли, но ведь мы же живем в ежедневном преступлении. Мы бьем по лицу Христа, раздираем его, как собаки. И так жить и не содрогнуться! Но верю — это будет.

Это все газета подлая делает. Эта ежедневность, и возможность, и привычка сделать ежедневным то, что не есть ежедневно и не может быть. А это насилие над человеком, это — «телеграмма», «новая телеграмма»! Вот где великая блудница из Апокалипсиса — это газета.

Вчера у нас был «Бреслау», какая гадость!365 Пришел, ночью подкрался, дождался рассвета и давай пулять, все залпами. Разрушил не особенно много, убил несколько, пробил дно кораблю, — все это на наших глазах, надымил, навонял и удрал изо всех сил. Какой болван, какая тупость. И никто не боялся этих пукалок. И как это ничтожно и мелко! Все повылезли, только военные попрятались по подвалам, а то все забыли, что надо в подвал.

Нас не тронул.

И стрелять не умеют; четыре раза стрелял в маяк, и все разы через пускал. Теперь, говорят, уж не пустят. Наш флот праздновал Георгия Победоносца. Что же тут поделаешь! Надо отпраздновать. Натура не дозволяет так оставить. Поголовно, говорят, отпраздновали — в пух. Ну, этот дурак и пробрался. Какая победа!

Поприезжали калеки, безногие, больные — знайте на весь мир, какой «гросс»139* кайзер Вильгельм и какой страшный. И никто не испугался.

510 Про себя: доктор мой, хоть и Рабинович, но хороший доктор, лечил много лет нефритиков в Каире, — говорит, что положение мое очень серьезно, но не безнадежно; через месяц будет видно. Говорит, что вот, говорит, как у Вас в глазу на сетке нервной отлагается кусочками белок, так и вообще везде отлагается кусочками белок, и от этого я хуже вижу, хуже действую, в зависимости от того, где ему вздумается отложиться. Но обещает, что не ослепну, и даже надеется, что кровь осилит и очистится от этой массы всего, что в ней застряло, — даже пиявки будет ставить. Пусть ставит. Я так счастлив всем, что ничто меня не смутит.

Всегда будешь счастлив, когда поймешь, что счастлив.

Самая большая ошибка в жизни — это ощущение ожидания, что должно быть еще впереди что-то чрезвычайное. А ничего не будет, кроме умирания, и к этому надо привыкнуть. А умирать — так же неизвестно, как и родиться. И, может быть, в то время, когда тут над тобой читают «Ныне отпущаеши», где-нибудь в Аргентинах рыжий испанец держит тебя за ноги вниз головой и шлепает волосистой рукой по задним яблокам, и ты заливаешься до краю, и начинается новое существование в качестве какого-нибудь гидальго Переца. Я всем доволен — Перец, так Перец.

Простите за болтовню.

Целую Вас всех крепко и обнимаю сильно. Если бы повидать вас всех.

Ваш любящий Сулер.

Напишите мне, собравшись все вместе за столом. Поблагодарю. Часто о вас думаем, говорим. Я живу на стеклянной террасе, на солнце постоянном.

Сейчас пишу, а солнце греет снизу. Петухи поют. Море вижу. Тихое, не плеснет. Рай.

Скорее приезжайте, кто может.

Ваш Сулер.

Поклоны.

Где Игорь, и что с ним? Пусть сам напишет. Адрес наш: Евпатория, почта, ящик № 153.

Л. Сулержицкому.

[Приписка вверху.] Я очень прошу Вас, по страницам читайте. Иначе непонятно. Я писал утром в кровати, на солнце, и потому перепутал страницы.

Л. А. Сулержицкий — К. С. Станиславскому
Май 1914 г.

Евпатория

Дорогой Константин Сергеевич!

Я давно Вам не писал, но все не выходило. Вероятно, мешало сознание, что я тут наслаждаюсь, а Вы все еще сидите перед двумя — вернее, тремя — зеркалами и тоненькой кисточкой осторожно рисуете или кавалера Рипафратта, или Фамусова, или Гаева, или младенца — бог его прости — Крутицкого, который благодаря Вам уже, наверное, прощен.

503 И ничего я не могу Вам написать. Фактов никаких. Один-единственный факт, — что я безмерно счастлив, празднично счастлив, и мне только хочется как можно лучше это сказать всем, кто утомлен, измучен, раздражен, что мы забыли, что есть солнце, что люди хороши, и именно все, что стоит только на минутку это вспомнить, и начинается праздник — немедленно. Вы только посмотрите, как просто, хорошо. Как иногда мы плохо живем, и ссоримся, и злобствуем, а люди с таким дурным характером, как я, сколько вносят какого-то зуда — но это жизнь, и у кого характер полегче — легче нашему обделенному природой человеку должны прощать и мы сейчас же и перестанем; и все это гадости от земли, а не от бога.

И посмотришь на жизнь театра, только рукой махнешь, но не в этом дело, что мы неважно живем — это так и должно быть, — уж очень это трудно, а вот что мечты наши хороши — вот в чем наше великое счастье и за что мы так крепко любим друг друга — и в этом тоже наше великое счастье.

А что мы злословим друг про друга — понятно, уж очень соблазнительно. Это своего рода творчество, и такое легкое и благодарное — и сколько юмора и насмешки над самими собой! Окунуться в море, полежать десять минут на солнце — и от всей этой мелочи останется один пар, а чувство радости, что нас много, что все вместе, в один такт столько сердец бьется, все крепче скрепляясь и переплетаясь и творя красоту, беспрерывно питая людей высшим и радостным, столько лет стучась и давая весть сердце сердцу и, слава богу, удержавшись на этом пути серьезного труда и жертв, — вот это сознание дает чувство какой-то несокрушимости, слитности, объединенности, не написанной нигде, да и нельзя этого ни написать, ни сговориться. Это все надо чувствовать, и в течение многих лет, соединившись, прочувствовать и, доверившись, не зная еще, куда это все приведет, идти, упорно трудясь, и воспитывая и себя и других, и кипя в борьбе и всяких постижениях и поисках.

И это ощущение радости, неотделимости друг от друга в лучшем, в котором все, как по условному знаку, вдруг соединяются, бросая все дурное, — это ощущение радости, ощущение единения так наполняет меня, что с трудом выдерживаю. Это, если можно так сказать, какое-то звучащее сверкание, которое наполняет все мое существо.

Я понимаю, что вряд ли мне удастся долго еще то, что называется «жить». Но это нисколько меня не смущает. Я проснулся после обеда — на стуле луч солнца и дрожат тени от листиков акации. Я опять просыпаюсь, — опять, опять, как я пишу, именно счастливым, а подлая мысль — свое: «Да, а вот ты умрешь, и все кончится». — «Чепуха. Ничего не окончится, потому что и не начиналось никогда. Так было». А за то, что умный немец Шопенгауэр 504 так все это рассказал хорошо, за то я его и переплел в кожаный переплет за три рубля пятьдесят копеек, и поставил на полке, и пусть там поскучает, а я повеселюсь, совершенно освободившись от его менторского пальца и забыв его. Немец вообще ошибся. Думал, философия нужна, чтобы быть умным и все понимать. А все дело в том, чтобы понимать радость! И раз это найдено, то, раскланявшись и предоставив им полный почет, — запереть в шкапу, чтобы они не убежали, а то такое разведут, что и не поймешь, и, пожалуй, сам влезешь и запрешься вместо них в шкап. Такие случаи уже бывали.

Что касается моего здоровья… [Письмо оборвано.]

http://teatr-lib.ru/Library/Sulerzhitsk ... c319074172

[Чаппа]

Антон S
смотрю его с мамой
очень видна разница - мама Наполеон
нормативная плюсовая ЧИ, пытающаяся все вывести на какой-то приемлемый удобоваримый уровень
Антон готов нырять в любой негатив и смело его озвучивать, это сложнее воспринимать, это неудобно слышать, но его высказывания имеют большую реалистичность ввиду большего спектра восприятия, как негатива, так и позитива.

phpBB [video]

[Чаппа]

phpBB [video]

Михаил Барышников

[Чаппа]

phpBB [video]

Егор Дружинин о роли Пети Васечкина, хореографии и режиссуре

phpBB [video]

[Ted]

Ирина 60+, которая открыла канал про похудение "Запасные крылья" - Есь.

[Чаппа]

Ted, очень уж экстравертирована и очень много ЧИ.

[Чаппа]

Любовь Терлецкая (Фабрика звезд)

[Чаппа]

парню повезло, нарвался на продавца-гексли

phpBB [video]

сама мальчик жуков, скорее всего

phpBB [video]

[Леся Михайловна]

научите их видеть в жизни )) ни разу наверно не встречала, не вижу
в онлайне - лучше вижу

Источник цитаты парню повезло, нарвался на продавца-гексли

до слез

[Чаппа]

снова Суворкин))

phpBB [video]

[Чаппа]

Александр Уманчук

Профессиональный артист музыкального театра, есть опыт работы в кино и сериалах, драматических спектаклях. Ведет свой блог на ютуб

phpBB [video]

[Скелл]

Ургант Иван

[Чаппа]

странно, что я Урганта еще не постила.

[Чаппа]

Маргарита Матвиенко

[erwwenn]

а кто это?

[Чаппа]

erwwenn, психолог.

[Эльвира]

Источник цитаты блогерша, 60+ лет
по выходу на пенсию
открыла канал про похудение "Запасные крылья",
постепенно начала вести беседы обо всем на свете
но канал популярность не потерял, что нонсенс:
обычно после смены темы, канал резко проседает
после отключения российского Ютуб от монетизации,
вынуждена была пойти на работу, и времени на Ютуб не оставалась
пропала на год
за этот год +35 тыс. подписчиков, старожилы бушуют в комментах -
куда пропала Ирина.
Девушку типирую в Гексли, такие люди не стареют, судите сами.

phpBB [video]

мне жаль человека, вынуждена пахать в Пятерочке в 64 года...
снова надеется начать карьеру на Ютубе, так как устала, и это при том,
что все обещают, что к осени его полностью заблокируют...

Тут дама говорит, что под марши идти быстрее, чем без них. У меня тоже что-то подобное было, но с песней: Нам песня строить и жить помогает,
Она, как друг, и зовет, и ведет,
И тот, кто с песней по жизни шагает,
Тот никогда и нигде не пропадет! (с)
А ещё: Наш час настал, к оружию мой друг, шахтёр, студент, учитель, металлург, борьба идёт без гимнов и знамён, вперёд, вперёд Альгенде батальон... (с)
И ещё мои стихи: Пусть трудна дорого и опасен путь, наберись терпенья, страхи все забудь, наберись терпенья и поверь в успех, не думай о награде и не смотри на всех... (с)
Но у меня было не для ускорения шага, а для поднятия духа, когда мне было трудно и помогало, но несколько будоражило. А песня строить и жить помогает она создаёт задорное и весёлое настроение.

[Чаппа]

Прохор Шаляпин