Socioniks.org

Время есть бытие и бытие есть время (М. Хайдеггер).

Человек тем и отличен от прочих живых существ, что вступил в поток времени, и способен противостоять его течению, удерживая в памяти фрагменты состоявшегося, из них формируя динамические картины, прослеживая русло реки времени и судьбы её населяющих.

В оправе времени семя преобразуется в росток, ствол, дающий побеги, расцветающие по весне и по плодам позволяющие узнать растение.
Человек отличен от прочих живых существ, что может выйти из временного русла, отречься от кипения страстей и приобщиться к – разумеется, неизменной и вечной – истине. Её лоном выступает первичная льдинка вечности, неизменный божественный эйдос.
Время способно лишь затемнить и исказить истину.

Мир подвержен упорядочиванию , прообразом которого выступает цеховой порядок; его сменяет отраслевая упорядоченность, подчиняющая мир систематике, по внешним признакам соответствующей систематике природы. «Между машинами, сделанными руками мастеров, и различными телами, созданными одной природой, я нашел только ту разницу, что действия механизмов зависят исключительно от устройства различных трубок… тогда как, напротив, трубки и пружины, вызывающие действия природных вещей, обычно бывают столь малы, что ускользают от наших чувств», говорит Декарт

Промышленность создает собственный мир, из которого оказывается выброшена ветхая субъективность .

Предмет науки определен предваряющей вивисекцией интереса , природу до изучения уже изрядно обкорнавшего. «Классическая механика разделяет природу на элементы в соответствии с техникой фабричного производства.
Овеществление труда ... сопровождается освобождением инструментального знания от ценностей жизненного мира».

Мир представлен лентой конвейера, в отношении которого причинность утверждается в статусе всеобщего и необходимого закона последовательности . Тайна, чудо и авторитет с этой поры решительно поражаются в правах (или меняют обличия, растворяясь в объективности мер и природных законов).
Так рождается обретший силу наиболее тотального (и наименее формализуемого) закона архетип Нового времени: мир есть определенная временная последовательность, связующая (отчужденных) индивидов соучастием в едином процессе (возделывания сада господнего) .
С этого времени часы и само время преобразуются в символ веры и кредо деловой жизни рационально и реалистично мыслящих людей, чья кипучая активность требует непрерывного согласования планов с конъюнктурой, логистическим обеспечением, действиями конкурентов и пр. «Время не ждет», как твердит персонаж одноименного романа.

Сключики писал(а):Стали ли мы меньше использовать других людей или мы стали использовать их по-другому?

Новое время сменяет ветхое, выхолащивая его содержание, преобразуя мотив действия в меру реализации намерений, универсалию глобальной координации, к содержанию измеряемых процессов безразличную. На фоне переднего плана развертывается и задний, превращая бытие в процедуру, в которой временные регламенты выступают разделами общего регламента суда, с соответствующей перекодировкой бытийных оснований «присутствия».

Настоящее как ключевой момент временных регламентов заключается в рамки истинно-настоящего (легитимной процедуры утверждения данного в его подлинности), и проецируется в дальнейшем на иные регламенты, подвергая редакциям сырое прошлое, не прошедшее процедур утверждения и, следовательно, несостоявшееся, и непредсказуемое будущее, преобразуемое по логике общего упорядочивания в план-проект-программу.

В поздних, вырожденных формах, сближающих пространство и время и их сплавляющих в конгломерат континуума (не случайно А. Бергсон подменяет время «длением» и сближает с пространством), первородная природа времени не угадывается вовсе (ее изначально заслоняет стереотип последовательности-состояний).

Право конституирует бытие и время, якобы отрекшиеся от порочащих их связей с субъективностью ради точности и объективности, но вместе с тем незаметно впитавшие в себя легитимную произвольность и исчезнувшие из поля зрения волю и мотивации элит. Последние и вторгаются в скучную размерность обывательского бытия-быта громом миротворческих акций, перекраивающих время от времени карту истории и в грохоте сражений размечающих те концы и начала эпох, которые прежде размечали время в гораздо более откровенной форме.

Упорядоченное мышление отличается от обычного запретом мыслить противоречие . Последнее воспринимается логикой как признак ошибки, неверности умозаключения, потери мыслью пути . «Невозможно, чтобы одно и то же в одно и то же время было и не было присуще одному и тому же в одном и том же отношении… – это, конечно, самое достоверное из начал». (Аристотель, Метафизика, IV, 3, 1005b 20-22). Кант, присоединяясь к Аристотелю, связывает время с формой внутреннего созерцания , способного придавать предмету противоположные свойства – но вот в пространстве (вовне) подобное совмещение невозможно.
Следовательно, бытие внешних предметов и их представление существенно различны.
И Кант такие различия очерчивает, начиная с феноменологии пространственного восприятия.
«Так, когда я отделяю от представления о теле все, что рассудок мыслит о нем, как-то: субстанцию, силу, делимость и т. п., а также все, что принадлежит в нем к ощущению, как-то: непроницаемость, твердость, цвет и т. п., то у меня остается от этого эмпирического созерцания еще нечто, а именно протяжение и образ. Все это принадлежит к чистому созерцанию, которое находится в душе a priori также и без действительного предмета чувств или ощущения, как чистая форма чувственности. Науку о всех априорных принципах чувственности я называю трансцендентальной эстетикой ».

Трансцендентальная эстетика связана с двойственностью восприятия и его предмета, их делением на ноумен и феномен. Кант констатирует различие между всем, что может казаться и мниться субъекту, и проявлениями его существа, обнаруженными и установленными. Различие дознания-испытания и невинности (как «презумпции невиновности»), обретает онтологическую печать (собственные ощущения субъекта не имеют уже веса; значение обретают исключительно свидетельства незаинтересованные (в данном случае – восприятий), но и они под подозрением и существенны в меру их согласованности, континуальной сходимости; в конечном счете решение не за ними, но за судом разума, судящем на основании законов и сличения свидетельств).
Поскольку трансцендентальная эстетика априори выступает кодексом, регламентирующим восприятия всех живущих, она не может не выступать сводом законов, позволяющим каждому и всем вместе видеть, например, стол, но не корову, шпагу, но не седло и пр.

Этот стереотип и ложится в основание новой гносеологии.
Собственно пространство соотносимо со сферой расследования, сбора доказательств или фактов. Гораздо более существенная роль принадлежит времени, уподобляемому секретариату суда и протоколам комиссий. «…время есть априорное условие всех явлений вообще: оно есть непосредственное условие внутренних явлений (нашей души) и тем самым косвенно также условие внешних явлений».

Аксиома «формальности» условий внутреннего созерцания во многом предопределяет все дальнейшие движения мысли Канта. Содержание синтетики, отнесенное к душе (к чистому и практическому разуму, способности суждения) вступает в непростые отношения с «формой» (на данный момент воплощенной временем). Выявленные Кантом формы, или принципы душевной активности, не восстанавливают констатированного ранее родства со временем, вновь выступая автономными законами упорядочивания феноменов (во времени уже упорядоченных, как ранее упорядоченных в пространстве).
Между реальностью (объектом) и ее воспринимающим (субъектом) выстраивается, таким образом, три регистра преобразований: пространство, время, душа. Разумеется, у реальности нет ни единого шанса донести до конечной точки что-либо из состава «подлинного», в связи с чем она и поглощается тьмой «ноумена». Но это не имеет существенного значения, поскольку лишь процессуально- установленное и выступает с этого момента единственной подлинностью (тем самым не отрицающей сырого дремучего бытия, но его цивилизованно игнорирующей ).

Мировоззрение Канта в интересующем нас отношении (Homo Faber) пронизывает фундаментальный дуализм, в рамках которого формализм восприятия ведет двойное существование: универсально -временное и содержательно-формализуемое (законами разумного устроения). Граница между ними священна и неприкосновенна, но слабо освещена и обязана существованием интуиции, не позволяющей сблизить функцию последовательного расположения состояний с синтетическими принципами и их формами (онтологически-священными основами процессуального кодекса). В конечном счете различные кодексы (чистого, практического разума и способности суждения) не приводятся в связь и не обретают легитимности, о которой мечтал Кант. И трансцендентальная эстетика, замышляемая в качестве универсального основания законодательства, остается всего лишь лозунгом и декларацией намерений, сводясь к буквальной связи с «чувственностью». Всю систему эстетики Канта пронизывает фундаментальное противоречие между необходимо-общей природой познания-восприятия (добросовестно воспроизводящей объективные формы вещей в явлениях) и априори исключенной из рассмотрения свободной игрой душевных сил, подобные «вещи» некогда породившей.

Гегель принимает и иную аксиому классической традиции, закономерно ее перевертывая; и если для Аристотеля, Канта и многих иных противоречие не может быть присуще внешнему, но только внутреннему восприятию, у Гегеля оно выносится в мир, принимая форму истории в ее диалектическом ракурсе, и вот почему: гегелевская критика направлена на фундаментальный разрыв предмета мысли-восприятия на феномен и ноумен.