Юлия Гиппенрейтер

[Сключики]

Ю́лия Бори́совна Гиппенре́йтер (род. 25 марта 1930, Москва, СССР) — советский и российский психолог, специалист по экспериментальной психологии (психология восприятия, психология внимания, психофизиология движений), системной семейной психотерапии, нейро-лингвистическому программированию. Автор многочисленных публикаций по психологии. Кандидат педагогических наук (по психологии), доктор психологических наук, профессор.

[Ted]

Ну наконец-то Сключики добралась до ревизоров...

Жуковы любят "говорить" руками:

[Сключики]

Ну когда-то надо начинать)

[Скелл]

Ну наконец-то Сключики добралась до ревизоров...

Жуковы любят "говорить" руками:

Ну вот Георгий Константинович сильно руками-то не машет.
Не жуков, наверное, как Гиппенрейтер.))

https://vk.com/video-169936518_456239098

[Ted]

Ну вот Георгий Константинович сильно руками-то не машет.
Не жуков, наверное, как Гиппенрейтер.))

https://vk.com/video-169936518_456239098

Так это - пафосное, историческое интервью "для новых поколений советских людей", поэтому Жуков не сильно-то жестикулирует, "держит марку" + его не всегда снимают общим планом и его руки просто не видны в кадре. Но всё же на 10:20, 45:15 он вполне так, нормально жестикулирует.

[Скелл]

Ну вот Георгий Константинович сильно руками-то не машет.
Не жуков, наверное, как Гиппенрейтер.))

https://vk.com/video-169936518_456239098

Так это - пафосное, историческое интервью "для новых поколений советских людей", поэтому Жуков не сильно-то жестикулирует, "держит марку" + его не всегда снимают общим планом и его руки просто не видны в кадре. Но всё же на 10:20, 45:15 он вполне так, нормально жестикулирует.

53 мин длится интервью, а жуков жестикулирует только 2 раза и то короткое время.
Значит, не разговаривает жуков руками.

[Скелл]

С Юлией Гиппенрейтер интересно.

Я пока накидаю ее высказываний, которые НЕ касаются ее профессии, психологии.

Нет таких ситуаций, когда ребенка можно ударить. Да, известно, что Пушкин драл своих детей, но тогда это считалось нормой.

Это удивительно: в 1994 году я опубликовала книгу «Общаться с ребенком. Как?», и вот уже 20 лет она выходит непрерывно. Бестселлер! Но этого я, конечно, не ожидала. Ни один автор, я думаю, не может ожидать, что его книга будет держаться на рынке 20 лет. Лев Толстой, наверное, тоже не ожидал.

Раньше русские люди путали психологов с психиатрами и поэтому к психологу не ходили. Многие говорили: «Я что, псих? Я не пойду!» И до сих пор дети боятся. Думают, что к психологу отводят сумасшедшего.

Болезненное желание Мизулиной заботиться о детях — это вовсе не забота о детях, а использование детей в своих интересах. Ведь дети — это самое чувствительное место в обществе.

У меня есть большая обида на журналистов. Берешь газету и читаешь заголовок: «Насилие над ребенком». Потом читаешь содержание, а речь, оказывается, не о насилии, а о развращении. Но ведь развращение и насилие — это совершенно разные вещи и разные преступления. Люди стали употреблять слова очень легко и перестали воспринимать их серьезно, а это очень затрудняет поиски правды.

Когда Васильеву освободили из тюрьмы и в тот же день Сенцову дали 20 лет, кто-то написал, что это пощечина обществу. И вот вам дали пощечину, что вы будете делать? Я, например, буду читать Платона — просто, чтобы не погрязнуть в негативных эмоциях. Я должна самоизлечиваться. Чем? Культурой.

Власть сегодня боится высокой культуры. Потому что культура — это забота о человеке, а власть о человеке заботиться не хочет. Она заботится о своих прямых интересах.

Мой отец стал взрослым еще до революции. Он говорил: «Меня тошнит, когда говорят «чувство локтя». Он хотел быть сам по себе, независимым. Но он не учил меня жить. Ограничивался фразой «дура ты, дура».

Какое-нибудь стыдное воспоминание? Когда мне было шестьдесят с лишним лет, я пошла получать французскую визу. Был март, таял снег, на обочине начистили большой сугроб. Я иду и вдруг слышу резкий звук, а в следующую секунду ударом в бок меня сбивает машина, и я лечу в сугроб. Из машины выбежал какой-то человек, но я быстро вскочила и сразу дала ему в морду. Он был очень интеллигентного вида. Поднял очки и тревожно меня спрашивает: «Как вы?» И тут мне стало очень стыдно! Я говорю: «Ничего, только бок немного болит» — повернулась и пошла. Он сел в машину, и машина въехала в ворота посольства. Я прохожу мимо полицейских и спрашиваю: «А кто это?» — «Это консул французский». Потом уже, когда я получала визу и меня пригласили внутрь, я думала только о том, как сделать так, чтобы он меня не узнал. Но напрасно. Он выходит с моим паспортом и спрашивает, нет ли у меня к нему претензий — вежливый и худой интеллигент в очках, которому грубая русская баба дала в морду. А ведь в документах написано, что я профессор и мне шестьдесят с чем-то лет.

Я проколола уши в 50. А потом — когда летела в Америку с посадкой в Канаде — купила свои первые сережки. До этого я носила только клипсы.

Я мало что знаю про этикет и не смотрю за тем, как его соблюдают другие. Харкать, плевать и грязь разводить — это неприятно. А надо мизинчик отставлять или не надо — этого я не знаю, и мне все равно.

Меня не отвращает запах пота. Он мне даже близок в каком-то смысле, потому что пот — это либо труд, либо спорт. Тот, кто косит траву, пахнет потом, но я никогда не отшатнусь от этого запаха. Есть в нем что-то родное — в психологическом и в нравственном смысле.

Ценности, которые сегодня пропагандируют и к которым многие стремятся — деньги, карьера и материальное благосостояние, — очень мелкие по сравнению с тем, что такое человек.

Не думаю, что после смерти с человеком что-то происходит. Самое интересное — это то, как он продолжает существовать среди живых людей. Ведь после смерти каждый из нас продолжает жить во многих формах, в разном виде и в разных людях. Лотман сказал, что с возрастом книги умнеют; прочитанная мною книга стоит на полке, но я продолжаю жить, и с моим возрастом эта книга умнеет. Вот так же и ушедший из жизни человек.

Год назад мне поставили диагноз – рак. Мы улетели в Нью-Йорк, мне сделали операцию, потом была химиотерапия. Девять месяцев я боролась за жизнь. Врачи вначале говорили, что я не выживу, и дали мне три месяца. А потом сказали: «You are amazing», — когда на пятый или шестой день после операции меня выписали, и я сразу пошла в китайский ресторан.

Нет для меня такого вопроса – сколько бы я хотела прожить. В науке иногда говорят: неправильно поставленный вопрос. Так вот, это неправильно поставленный вопрос. Я считаю, надо спрашивать не «сколько», а «как».

У меня было так: с двадцати до тридцати — солнце, снег, горы, лыжи, философия, первая любовь и рождение детей; с тридцати до сорока — сплошные романы и наука; с сорока — мой муж Алеша и наука, а с шестидесяти — новая область деятельности.

Что такое научный работник? Это человек, который пытается выяснить истину.